Month: April 2014

Как-то уже писал о некоторых технических, методологических и философских причинах, по которым большинство экономических моделей несостоятельны в практике, и почему экономика наукой в строгом смысле слова не является. (“Экономические прогнозы, бесконечная демагогия о концепциях и программах, неопозитивизм и Венский кружок”)

История ортодоксальной макроэкономики вкратце:

– Классики, 18-19 вв. (Смит, Рикардо, Маркс и ко.): закон спроса, кривая производственных возможностей, товар-деньги-товар, закон Сэйя – в целом никакого разделения между макро- и микроэкономикой, полный фокус на долгосрочной перспективе.

– Начало 20 в. (Викселль, И. Фишер и ко.): теория естественной процентной ставки, количественная теория денег, ранние теории экономического цикла – опять же фокус на так называемом long-run.

– 1920-1945 гг. (Шумпетер, Хайек, Кейнс и ко.): теории экономических волн (Кондратьев и т.п.), агрегированный спрос, общая теория занятости, мультипликатор, стабилизационные меры макроэкономической политики – фокус на краткосрочной и среднесрочной перспективе (Keynes: “In the long run we’re all dead”), первые попытки системного мышления о макроэкономике.

– 1945-1970 гг. (Хикс, Самуэльсон, Солоу, Фридман и ко.): неоклассический (/неокейнсианский) синтез, аналитические мат.модели макроэкономики, акселератор, ранние модели экономического роста, кривая Филлипса, естественный уровень безработицы, монетаризм – полноценное системное мышление, синтез микро- и макро-, однако с сильными упрощающими условиями/допущениями.

– 1970-1990 гг. (Лукас, Прескотт, Сарджент, С. Фишер и ко.): революция рациональных ожиданий, микроэкономические основы для макро-моделей, включение несовершенств рынка в структуру моделей – война двух школ: Теории Реальных Экономических циклов и Ноо-Кейнсианства.

– 1990- гг. (куча народу): революция и консенсус вокруг разных версий Динамической Стохастической Модели Общего Экономического Равновесия (DSGE) – аналитически нерешаемые громоздкие модели, которые на сегодняшний день для практической макроэкономической политики не дали почти ничего и были абсолютнейшим образом бесполезны в предсказании кризиса 2007-2008 гг.

Некоторые из основоположников движения DSGE признают, что в нынешней форме эти модели говорят мало нового по сравнению с традиционной Кейнсианской школой.

И, тем не менее, именно DSGE модели используются во всех центральных банках мира.

Часть II: DSGE.

Не буду утомлять вас описанием структуры DSGE модели, вместо этого предлагаю лишь стилизованные факты. DSGE модель пытается объяснить совокупность макроэкономических процессов, основываясь на следующих предположениях:

– экономика состоит из репрезентативных (=идентичных) экономических агентов, оперирующих рациональными ожиданиями
– рынки саморасчищаются и достигают равновесия путем вариации цен
– все переменные в системе находятся в равновесии одновременно
– единственный путь к нарушению равновесного баланса в системе есть принятие агентами решений на основе неверной информации
– денежная масса воздействует лишь на номинальные величины (уровень цен, зароботные платы, курсы обмена валют) и имеет нейтральный эффект на реальные величины (реальный ВВП, реальный спрос)
– практически не учитывает наличие риска и неопределенности в держании экономических активов

Ничего общего с комплексной реальностью человеческого взаимодействия в экономических процессах, эти предположения, надо сказать, не имеют.

У DSGE-моделирования есть несколько конкурирующих школ, и сотни разных вариантов структурной спецификации.

Традиционные модели до кризиса 2007-8 года, как правило, ограничивали роль финансового сектора до посредничества в предоставлении ликвидности субъектам экономики. Предполагаемые количественные эффекты финансового сектора на экономический цикл, вытекающие из этих моделей, сильно занижены, и абсолютно несоизмеримы с эффектом, который наблюдался во время кризиса 2007-2008 гг.

Одним из серьезных недочетов я считаю тот факт, что процесс финансирования в этих моделях ограничивался следующим: сберегатели размещают депозиты в банках, которые далее, используя эти деньги, кредитуют новые инвестиционные проекты бизнеса.

В реальном мире, проектное финансирование представляет лишь около 15% от общего кредитного процесса, в то время как львиная доля остальных средств идет на финансирование приобретений уже существующих экономических объектов. DSGE модели даже не допускают такой возможности.

Обратите внимание, что в частном секторе, в финансовой индустрии, никто не пользуется DSGE моделями. Знаете почему? Потому что в индустрии инвестиций, трейдинг на основе прогнозов, полученных из используемых моделей, имеет реальные последствия. Трейдер, а точнее его фин.институт-работодатель, заплатит за ошибку модели самыми настоящими деньгами, в то время как экономист центробанка просто почешет репу и скажет, что ретроспективно его модель все объясняет, но над ней надо еще поработать.

Часть III: Гетеродоксальная история.

Большинство мэйнтсрим-экономистов либо вообще не подозревают о существовании множества неортодоксальных школ в макроэкономике, либо имеют лишь поверхностное представление о них. И, тем не менее, неортодоксальная экономика развивалась параллельно мэйнстриму, начиная с конца 19го века. Сразу оговорюсь, что у неортодоксов никакой всерешающей панацеи нет, однако полезных идей достаточно много.

Неортодоксальная экономика – параллельная история:

– Монетаристы 19го века (Эллин Янг, Уолтер Бэджет): роль банковского сектора в торговле и экономическом развитии, роль и принципы функционирования центральных банков.

– 1930–1980 гг. (Калдор, Робинсон, Дэвидсон – последователи Кейнса, сразу отвергнувшие неоклассический синтез): продолжение и реинтерпретация Кейнсианских идей (пост-Кейнсианство), моделирование экономических систем вдали от равновесия (эквилибриума).

– 1952 г. (Коупленд): введение системы учета движения денежных средств, в качестве альтернативы одновременно а) кейнсианскому уравнению о продаже конечных товаров и б) уравнению Фишера из количественной теории денег – путём учета обмена товаров и финансовых активов в одной системе.

– 1950–2000 гг. (Герли, Шоу, Тобин, Мински): монетарная экономика посткейнсианства, моделирование агрегированного инвестиционного процесса, подчеркивание принципиально важной функции финансового сектора в функционировании и развитии экономических систем.

– 1970–сегодняшний день (Годли, Лавуа): первые макроэкономические модели, совместимые с принципом запаса и потока (stock and flow), альтернативная монетарная экономика, аналитическая система секторальных финансовых дисбалансов – была чрезвычайно актуальна в анализе кризиса 2008-2009 гг.

– 1990–сегодняшний день (Стэнли, Кин, Фармер, Ормерод и др.): эконофизика, моделирование финансовых и экономических систем, основываясь на принципах и инструментах статистической механики и других разделов физики – в том числе продемонстрировала абсолютную неадеватность использования нормального (Гаусс) распределения в моделировании финансовых и экономических рисков – что делают 95% всех традиционных моделей.

– 1990–сегодняшний день (Тесфацион, Аксельрод, Фармер и др.): агентное моделирование путем симулирования взамодействия между экономическими агентами, компутационная экономика – имеет серьёзные преимущества, т.к. позволяет строить модели любой сложности, однако не имеет априори аналитического аппарата.

На самом деле ещё куча разных неортодоксальных течений, занимающихся вопросами справедливой торговли, партисипативной экономики, неденежного обмена и т.д.

Неортодоксы открыли глаза на заблуждения мэйнстрима касательно финансового сектора, установив, что:

1. денежная масса не нейтральна в своих эффектах на реальные экономические агрегаты.

2. деньги имеют иерархическую структуру: i) валюта является обещанием выплатить золото (или налоги); ii) депозиты – это обещания выплатить валюту; iii) ценные бумаги – это обещания выплатить депозиты.

3. деньги – эндогенная переменная системы: банки создают деньги и покупательную способность, система фракционных резервов на практике мало соблюдается.

4. уровень частного (негосударственного) долга в экономике играет большую роль.

5. финансовый сектор – это не просто посредничество: рынки не саморасчищаются во любых условиях, финансовый сектор абсорбирует риск невыполненных обещаний/контрактов – объем приемлемых потерь финансового сектора определяет размер реального сектора экономики.

Часть IV: Ночь, в которую они перечитывали Мински.

В годы, предшествовавшие мировому финансовому кризису 2007-2008 года, основная часть академического мира триумфально хвалилась достижениями макроэкономических теорий и методологии.

Пара докризисных цитат (сорри, мой вольный перевод):

“После взрыва [на академическом поле экономики] в 1970-х, имел место огромный прогресс и значительное сближение. В основном, ввиду того, что факты остаются фактами, появилось во многом разделяемое видение, как [феномена экономических] колебаний так и методологии. […] Макроэкономика находится в хорошем состоянии.”

– Оливье Бланшар (2003 г., на момент цитаты был главой департамента экономики в Массачусетском Институте Технологий, на данный момент является главным экономистом МВФ).

“Макроэкономика родилась в качестве отдельной области в 1940-х, как часть интеллектуального ответа Великой Депрессии. Термин в то время относился к совокупности знаний и опыта, которые, мы надеялись, не допустят повторения этой экономической катастрофы. Мой тезис в этой лекции состоит в том, что макроэкономика в этом первоначальном смысле успешно состоялась: её центральная проблема предотвращения депрессий была решена, с практической точки зрения.”

– Роберт Лукас мл. (2003 г., лауреат Нобелевской премии по экономике 1995 года, которому макроэкономика обязана концептом рациональных ожиданий, используемом в 95% современных моделей).

Однако тут очень не к месту пришелся 2007 год. Естественно, авторитетные экономисты из мэйнстрима принялись оправдываться.

Пара посткризисных цитат:

“Эти модели были разработаны для описания агрегированных экономических колебаний в нормальные времена, когда рынки могут сводить заёмщиков и кредиторов упорядоченным способом, а не во времена финансовых кризисов и рыночных сбоев.”

– Томас Сарджент (2010 г., лауреат Нобелевской премии по экономике 2011 года, развивал идеи Лукаса в моделях рациональных ожиданий, и изучал их последствия для монетарной политики).

Хм. Интересно, купил бы уважаемый профессор Сарджент автомобиль, в котором навигационная система работает исправно только при дневном свете, или в котором подушки безопасности работают замечательно, но лишь когда на улице нет других машин.

“Недавний финансовый кризис был более провалом экономической инженерии и управления экономикой, чем того, что я назвал экономической наукой… Означают ли эти неудачи стандартных макроэкономических моделей, что они неуместны или, по крайней мере, значительно ущербны? Я думаю, что ответ отрицательный. Экономические модели полезны только в контексте, для которого они предназначены. Большую часть времени, в том числе в периоды экономического спада, серьезная финансовая нестабильность не является проблемой. Стандартные модели были разработаны для этих некризисных периодов, и они оказались весьма полезными в этом контексте. ”

– Бен Бернанке (2010 г., председатель Федеральной Резервной Системы США 2006-2014 гг.)

Как-то это скромное оправдание не увязывается с триумфальными заявлениями, предшествовавшими кризису, ну да ладно.

Неортодоксальные экономисты всю дорогу предлагали очень важные идеи о генезисе, структуре и мерах предотвращения и сглаживания эффектов кризисов, но их мало кто слушал.

Уолтер Бэджет одним из первых доступно разложил проблемы финансового мира в книге “Ломбард-стрит: описание денежного рынка” 1873-го (!) года. Один из основных тезисов Бэджета состоит в том, что в целях предотвращения/избежания/усмирения паники, ликвидность должна свободно предоставляться центральным банком всем платёжеспособным заёмщикам, но под хороший залог и высокий, штрафной процент. Необходимость последнего в том, чтобы в результате кризиса экономика очищалась от неэффективных структур.

Чарльз Киндлбергер в 1970е годы провел почти исчерпывающий анализ финансовых кризисов прошлых лет. Его «Всемирная депрессия, 1929—1939» (1971) признана лучшим описанием Великой депрессии, а «Мании, паники и крахи» (1978) – самым авторитетным источником о психологии и механике финансового кризиса, в котором, в том числе, практически предложение-за-предложением описывается процесс, на высоком уровне идентичный тому, что случилось в 2007-2008 гг.

Хайман Мински много лет изучал и писал на темы спекулятивных мыльных пузырей, кредитной эйфории и кризисов. Хотя он сам идентифицировал себя как посткейнсианец, во многом его идеи перекликаются с Австрийской школой (Sayan Kombarov – поправьте, если что неточно).

В конце 1960х годов Мински предложил так называемую Гипотезу Финансовой Нестабильности.

Суть его позиций в следующем:

1. Реинтерпретация Кейнса:

– Неоклассическая экономика основана на принципе бартера, а деньги являются удобным инструментом обмена.
– В современной экономике, компании осуществляют сложные решения по композиции их инвестиционного портфеля и выбору способа финансирования своих активов.
– Финансовые институты определяют, каким образом финансовые ресурсы будут доступны для владения капиталом и производством.
– Неопределенность в оценке денежных потоков (активов) и кредитного риска (пассивов) является драйвером спроса и инвестиций.
– Экономика фундаментально циклична, и каждый шаг внутри цикла (бум, кризис, дефляция, стагнация, рост, восстановление) содержит элементы, идентифицируемым образом приводящие к следующему шагу.

NB: Мински делит заемщиков и стадии кредитного цикла на три типа:

1) хеджевые (консервативные) – которые могут легко выплачивать основную сумму и проценты,
2) спекулятивные – которые могут выплачивать лишь текущие проценты, а основную сумму рефинансируют, и
3) заемщики Понци (в честь финансовых пирамид Чарльза Понци в Америке 1920-х годов) – которые для выплаты кредитов рассчитывают не на денежные потоки, а на постоянный рост стоимости активов, и становятся неплатежеспособными в момент остановки этого роста.

2. Гипотеза Финансовой Нестабильности:

– За точку отсчета берем положение, когда экономика преуспевает, но компании и банки ведут себя консервативно.
– Большинство проектов реализуются успешно, существующий долг легко обслуживается – финансовый рычаг оправдан растущей прибыльностью.
– История успеха имеет тенденцию снижать резерв безопасности, требуемый бизнесом и банкирами – что вызывает увеличение объемов инвестиций.
– Позитивный пересмотр оценок денежных потоков, рост кредитования, инвестиций и цен на активы.
– Активы с повышенной ликвидностью и низкой доходностью девальвируют в стоимости ввиду снижения привлекательности, а соответствующие ставки финансирования растут.
– Начало «экономической эйфории» – увеличенное отношение долговой нагрузки к акционерному капиталу, постепенное наступление сложностей в выплате основной суммы долга, появление Понци-финансирования.
– Жизнеспособность деловой активности попадает под угрозу.
– Активы, чье приобретение было профинансировано в стиле Понци, приходится продавать, ликвидность высыхает, рынок активов затопляется.
– Эйфория становится паникой.
– “Стабильность – или спокойствие – в мире с цикличным прошлым и капиталистическими финансовыми институтами имеет дестабилизирующий эффект.” (Мински, 1978г.)

Резюмируя простым языком – пока экономика стабильна, бизнес и банки верят, что долг безопасен, однако постепенно рост долга начинает подрывать стабильность, а экономика становится крайне уязвимой.

Затем наступает так называемый “момент Мински”, когда осознав опасный уровень риска, все экономические агенты начинают процесс deleverage – снижения уровня заёмного капитала в форме активной продажи, вызывающей высушивание рыночной ликвидности и спираль падения рыночных цен на активы, долговой дефляции и кризиса.

Российский финансовый кризис 1998 года, так же как и лето перед мировым кризисом 2007 года можно охарактеризовать как моменты Мински. Ипотечное кредитование и стройка жилья в Алматы в 2000х годах тоже испытали момент Мински перед обвалом.

Не вдаваясь в технические подробности, фундаментальный довод Мински и других неортодоксов состоит в том, что модели, которые используются для формирования экономической политики, должны быть способны сами, эндогенно, порождать в системе кризисные состояния вроде Великой депрессии, без внешних шоков – и лишь тогда они могут быть адекватны.

Советую к чтению статью Стива Кина “Развенчивая Макроэкономику” (2011) (http://www.eap-journal.com/archive/v41_i3_01-keen.pdf)

На сегодняшний день моделей, адекватно описывающих основные макропроцессы, воспроизводящих известные стилизованные экономические факты, и при этом способных сгенерировать момент Мински – в полноценной форме не существует. Надо сказать, что кроме Стива Кина мало кто вообще этим занимается.

Из тех, кто провалил стресс-тесты и чьи планы по капиталу были отклонены, самое крупное имя, наверное, Citigroup.

Bank of America и Goldman Sachs получили конфиденциальный запрос на повторное предоставление своих планов по капиталу. Интересная дискриминация, но это отдельная тема

2. Уровень резервов Федеральной Корпорации по Страхованию Депозитов находится на уровне 0.80%, и однозначно неадекватен. По их собственным законам этот показатель должен быть 1.15%.

3. Отношение капитала к активам самой ФРС находится на уровне 1.5%, – к сравнению, у Lehman Brothers этот показатель был равен 3% перед банкротством.

4. Баланс активов федерального правительства США равен 17 триллионов долларов, с отрицательным знаком.

Другими словами, США есть страна недокапитализированных банков, подкрепленных недокапитализированным федеральным страховым фондом, в свою очередь подкрепленным практически несостоятельным правительством.

Тем не менее, весь развивающийся мир готов набивать доллары под кровать – и это является единственной причиной существования американского квази-перпетуум мобиле.

2) проекты государственного масштаба, которые, при качественном управлении и поддержке, вероятно могут быть конкуретноспособными на рынках Евразии, и

3) мелкий и средний бизнес, направленный на максимальное удовлетворение потребностей внутреннего рынка.

Первая категория хорошо известна и насчитывает полдюжины проектов в сырьевом секторе: Тенгиз, Карачаганак, Кашаган, Северный Каспий, Кумколь и КазЦинк.

Это проекты с долгой историей инвестиций, начинающейся с зари советской эпохи, и очень активным участием иностранных партнёров. К сожалению, ввиду ряда причин, как связанных, так и не связанных с объективными барьерами к собственному развитию этих проектов силами суверенного Казахстана, большинство из них на сегодняшний день, и в среднесрочной перспективе, не представляют для нашей страны желаемых масштабов монетарных выгод в пользу благосостояния всего населения.

За неимением собственных средств, технологий и навыков человеческого капитала, привлечение вышеуказанных ресурсов со стороны иностранных инвесторов привело в 1990х годах к заключению так называемых Соглашений о Разделе Продукции (СРП). Последние предусматривают лишь частичное участие Казахстана в разделении прибыли от реализации крупных проектов и, надо сказать, даже наличие этого участия в данный момент является достижением наших юристов, осуществлённым лишь спустя значительное время после подписания этих контрактов.

Вторая категория в меньшей степени знакома обывателю, и контролируется промышленно-финансовыми группами, сформировавшимися в ходе процесса приватизации после распада Советского Союза. Ввиду, так или иначе существующей структуры капитала и правообладания над данными проектами, населению Казахстана не представляется возможным рассчитывать на прямое увеличение благосостояния за их счёт.

Третья, и наиболее важная для развития РК категория – это проекты среднего и мелкого бизнеса, касающиеся потребительских нужд и возможностей частного капитала. Эта категория вынуждена и должна стать настоящим двигателем внутреннего развития, поскольку наверное самым ранним уроком экономики является осознание того факта, что лишь частный интерес может стимулировать развитие бизнеса и благосостояния экономически активного общества.

Страны СНГ, чьи экономики, по очевидным причинам, так или иначе, были тесно связаны между собой после распада СССР, всегда участвовали в процессах взаимодействия на экономической и политической аренах. Внедрение дополнительных уровней интеграции предлагаемых в рамках ЕврАзЭС естесственно имеет как позитивные, так и довольно неоднозначные аспекты.

Сложно спорить против позитивных эффектов общего укрепления региона за счёт выстраивания интегрированной, системной внешней политики и консолидации управления над внешнеторговыми операциями с точки зрения мировых экономических отношений. Однако перспективы развития (на сегодняшний день ещё мало сформировавшихся) экономик отдельных стран-участниц вряд ли можно охарактеризовать как однозначно положительные.

Это, безусловно, касается Казахстана, принимая во внимание раскладку категорий его экономики, данную ранее. Более того, вряд ли даже самый ярый апологет интеграции станет спорить против необходимости внутреннего развития составляющих союз государств, ибо, в той же мере, в которой прочность цепи определяется прочностью самого слабого её звена, эффективность и гибкость любой сложной системы контролируется её самым гибким и готовым к адаптации элементом, участвующим во взаимодействии.

Последний принцип, в разных формулировках известный как Закон Эшби (так же имеющий отражения в разных дисциплинах и под разными названиями: третий Закон Ньютона – в механике, Принцип Ле Шателье – в химии, и т.д.), является Первым Законом кибернетики – науки, обусловившей стремительность мирового научного прогресса и формирования системного мышления за последние пятьдесят лет, гласит:

“Чем больше разнообразие действий, доступных системе, тем больше разнообразие пертурбаций, которая она в состоянии компенсировать”.

В аспекте экономики данная мысль выражается во вполне очевидном к пониманию принципе – экономический союз государств с неповоротливыми экономиками, малоспособных к органичному развитию по отдельности, не имеющих прочно сформированных внутренних рынков и развитой системы товарооборота вряд ли сможет способствовать исправлению данных проблем.

Всё это рассуждение ещё даже не принимает во внимание проблемы интеграции нормативно-правовых баз и специфичной конъюнктуры рынков стран-участниц. Даже не хочу заикаться на тему того, что успешное динамическое фунцкионирование такого союза потребует координированную работу институтов, которых в экономиках стран-участниц сейчас попросту нет.

На примере Казахстана, средний и мелкий бизнес представляет собой менее 30 процентов ВВП, и до сегодншнего дня по большей мере существовал за счёт законодательной поддержки, введённой за годы независимости. Компании и организации, представляющие данный сектор в Казахстане, были способны расти зачастую лишь ввиду предпочтения, отдававшегося до сих пор продуктам отечественного содержания и особенностей деловых отношений, сложившихся в Казахстане.

Ни для кого не секрет, что редкий Казахстанский бизнес будет способен конкурентно представлять свои продукты и сервис на рынке, например, Российской Федерации, тогда как обратная ситуация представляется без труда возможной.

Для крупного Российского производителя товаров общественного потребления, поставляющего продукцию на территории всей РФ, расширение до рынка Казахстана будет экономически почти равнозначно расширению до рынка одной дополнительной губернии РФ, тогда как удовлетворять потребности рынка даже одного мегаполиса, как Москва, для производителя из Казахстана будет означать необходимость в удваивании производственных мощностей и значительное увеличение издержек, связанных с логистикой. Эффекты этого уже давно ощутились в рамках работы Таможенного Союза.

Необходима намного более внимательная и детальная проработка механизмов, позволяющих отечественному бизнесу развивать свой ещё нераскрытый конкурентный потенциал – где и если он в принципе существует. Однако, это вполне может во многих аспектах противоречить самой идее формирования даже Свободной Экономической Зоны, не говоря о полноценном союзе.

Всё это элементарные положения в стандартной дискуссии о плюсах и минусах экономической интеграции, тысячи раз озвученные в контексте Евросоюза, и обсуждаемые по сей день, хотя страны-участницы последнего имеют экономическую ситуацию, сильно опережающую страны СНГ.

Малый и средний бизнес в любой стране, по определению, осуществляется за счёт частного капитала, который может быть привлечён только благоприятным инвестиционным климатом и способностью защищать эти инвестиции.

В тоже время в нашей экономике уже наступила та стадия, когда рост акционерной стоимости бизнеса, проводимого с использованием эффективных стратегий корпоративного управления, становится сопоставимым с простым ростом стоимости активов.

В этом плане, сохранение и поддержание инициатив в пользу эффективного ведения предпринимательской деятельности и производства является жизненно важным аспектом любой здоровой стратегии экономического развития государства, желающего быть конкурентоспособным.

Отдельная дискуссия может быть начата по поводу сходимости динамик экономических циклов стран-участниц ЕврАзЭС, без которой вся инициатива интеграции экономических политик может быть бессмысленной. К примеру, одна и та же монетарная политика может быть стимулирующей для одной из стран, и губительной для другой, если они находятся в разных стадиях экономического цикла.

Существует значительная разница в размерах государственного долга в странах ЕврАзЭС, что вполне вероятно будет в ближайшем будущем означать значительную разницу в базовых процентных ставках, – нечто неосуществимое в рамках единой монетарной политики. С точки зрения рынков капитала существует кардинально различное отношение инвесторов к риску инвестиций в долговые обязательства стран-участниц, а также разница в восприятии уровня и структуры риска в данных странах в целом.

Пугает, что никаких детальных обсуждений на эти темы на данный момент не наблюдается. В прочем равно как и не наблюдается никакого упоминания о том, что союз, тем не менее, уже сейчас готов способствовать укреплению политических режимов составляющих его стран.

Не требуется большого количества экономической риторики, чтобы продемонстрировать один простой факт:

В то время как союз развитых стран вероятней всего приводит к взаимовыгодным результатам для всех сторон, то союз развивающихся стран может привезти к доминирующему положению одного государства-участника, со структурой экономики наиболее приближенной к экономике средней развитой страны.

Последствия можно грубо поделить на два направления, поскольку

а) расслабленная монетарная политика и работа печатного станка прямым образом формируют инфляционные ожидания внутри этих экономик, что приводит к спекуляциям на сырьевых рынках, и

б) дешевые деньги, поступающие в западные банки идут на финансирование различных разведочных и добывающих проектов в сырьевом секторе развивающихся рынков, ставших привлекательными на фоне растущих от спекуляции цен и в итоге приводят к накапливанию излишних объемов.

С другой стороны света, в связи с бумом сырьевой торговли при слабеющем от монетарной политики ФРС долларе, экономики-экспортеры активно растут, параллельно девальвируя свои валюты вслед за долларом, и формируют внутренние инфляционные ожидания, тем самым добавляя собственных спекулянтов к игре с ценами на международных сырьевых рынках.

Механика – лопание.

Инфляционное давление в экономиках западных стран вынуждает их ужесточать монетарную политику, вызывая приток капитала и усиление валюты. К такой же политике и по той же причине вынуждены прибегнуть и страны вроде Китая, а результатом становятся замедление экономического роста, усиливание национальной валюты и падение спроса на сырье. Спекулянты – западные и китайские – избавляются от своих позиций, как от горячей картошки.

Падение спроса в купе с накопленными излишними запасами добытого сырья неизбежно приводит к падению цен, что в свою очередь приводит к торможению сырьевых проектов и задержке/остановке выплат по долговому финансированию, которое проектные компании в развивающихся рынках получали от западных банков. Балансы последних после этого вновь нуждаются в помощи в виде дешевой ликвидности и сливании плохих активов.

Перемотка, повтор.

В результате таких циклов балансы самих центральных банков растут как пузыри, а страны испытывают трудности в обслуживании своих долговых обязательств. На помощь приходит старый проверенный друг – печатный станок.

Концепт Culturomics заключается в том, чтобы использовать вычислительные методы анализа оцифрованных текстов для изучения поведенческих и культурных трендов.

Другими словами, анализируя то, как различные культурные феномены находят отражение в языке, в использовании конкретных слов и т.п., можно отслеживать много интересного.

Результатом семи лет исследований стала их совместная книга под названием “Uncharted: Big Data as a Lens on Human Culture”.

Идею Айдена и Мишеля сразу поддержали в лаборатории Google, и теперь программа Google Ngram Viewer доступна всем (https://books.google.com/ngrams). Программа анализирует чуть больше 5 миллионов книг, изданных между 1500 и 2008гг, и оцифрованных Google.

Часть 2 – эксперименты

NB: на всех графиках горизонтальная ось отвечает за год издания книги-источника, а вертикальная ось – за частоту появления слова или комбинации слов.

Уверен, что можно придумать намного более увлекательные запросы к Google Ngram Viewer, но вот несколько штук, которые я попробовал:

1) Дух исследования – почему-то в середине 1920х произошла резкая смена приоритета с вопроса “Что?” на вопрос “Как?”.

2) Любовь к злодеям – в середине 1910х Волк одержал убедительную победу в популярности над Дедом Морозом и Снегурочкой, и удерживает лидерство по сей день.

3) Жертвы маркетинга – в середине 2000х майонез просто порвал кетчуп

4-5) Ну тут вроде всё понятно

P.S. кому интересно, вот линк на оригинальный TEDx Talk Мишеля и Айдена, очень прикольно –http://www.ted.com/talks/what_we_learned_from_5_million_books